Свисают со стола кишки
Я больше не боюсь крови
Швыряю куски трупов в мешки
Останки не чувствуют боли

Рыжие как мак волосы
Пакет молока в руках
Ты такая разноголосая
Как смешанный с землею прах

Я думал ты уникальная
Ты и сейчас такова
И сила твоя витальная
Схожа с рычанием льва

Закрой глаза и посмейся
Заткни людям-поскудам рты
Я ради тебя изменился
Для меня существуешь лишь ты

Любовь отцветет и забудется
Ты улетишь как сон
Туда, куда не доносится
Людской душераздирающий стон

"… Эта волна захватила меня. Полностью! Я даже не мог дышать. И вот я взмыл вверх, подтолкнутый струями воды. Взмыл, так высоко, что оторвался от земли, от всего, что меня связывало с чем-либо и когда-либо. Я был в невесомости, в вакууме. И только солнце ослепляло своими яркими лучами-иглами, испепеляло меня своим жаром. На секунду мне показалось, что я растворился в этом всём. Как-будто даже тени моей больше не было, я даже не был пятном на фоне огромного пурпурно-оранжевого шара. А потом я снова начал падать. И нельзя было удержаться, потому что сила притяжения сильнее меня. Я плюхнулся в морскую пучину, как камешек, который озорной мальчишка кидает в пруд, чтобы нарушить покой водной глади.
И вот я там, под водой. Звуки исчезли. Свет начал меркнуть. Неведомая сила тянула меня вниз, в пустоту, в холод. Моё тело охватили судороги.
Это продолжалось пару секунд, минут, часов… Да какая, в общем-то, разница? Биться руками и ногами было бесполезно. Потому что эта вода! Тебе не удастся сделать резких движений, даже если постараться.
Смешно, наверно, рыбам наблюдать, как борется с жизнью утопающий человек. Ему кажется, что он помогает себе плыть вверх. Но на самом то деле это выглядит никак иначе, как неумелая птица, делающая первые взмахи крыльями.
Мимо меня проносились медузы. Они, ярко-жёлтые, похожие на падующие звёзды, стремились вверх, к Земному кислороду, настолько быстро, насколько позволяли им их почти прозрачные щупальца.
Они напомнили мне детство. Те зимние вечера, когда папа забирал меня из детского сада, садил в машину, где как назло всегда было холоднее, чем на улице, и вёз домой. И вот на улице темно, и мы проносимся мимо уличных фонарей. А может и фонари проносятся мимо нас… И я тихо засыпаю, загипнотизированный ими, фонарями, и сильно утомлённый.
То же самое я почувствовал и теперь. Мои веки смыкались, мысли перестали быть отчётливыми. Я поддался слабости".

Когда я закончил свой рассказ, опустил ноги снова на кушетку, где лежал (мне очень нравилось разглядывать свои ступни, пока я рассказываю - это помогало как следует сконцентрироваться), и повернул голову в сторону своего слушателя, я заметил, что доктор крутит в руках песочные часы. Он выглядел уставшим, мало заинтересованным в том, что происходит. И это его состояние родило во мне лёгкое чувство обиды. Я всегда считал, что всем безусловно должно быть интересно выслушивать мои сны.
Похоже, доктор не заметил, что мы уже несколько минут сидели в практически полной тишине. Лишь настенные часы настырно продолжали действовать мне на нервы.
Я терпеливо ждал, пока он очнётся. Но он всё сидел и сидел, и сидел. Скучный старик.